«Остранённое житие». О книге Евгения Водолазкина «Лавр»

«Остранённое житие»

О книге Евгения Водолазкина «Лавр»

Представляем работу победителя конкурса рецензий от Pechorin.net и «Редакции Елены Шубиной» Григория Качевана!

Остранение – это вывод вещи из автоматического восприятия.

В. Б. Шкловский

В начале XV века Феофан Грек спрашивает у Андрея Рублёва: «Тёмен народ или не тёмен?», а в конце того же века Колумб заканчивает Средневековье. Выходит, что не тёмен, раз Новый Свет открывает? Да только плыл человек изначально торговаться в Индию, а провидение его отправило в бескорыстное путешествие. Которое, впрочем, потом очень скоро, если не сразу, окорыстили.

«Прямее», как говорит Водолазкин, были связи с Ним в Средневековье. «В каждой церкви – Бог», – говорит о средних веках другой Писатель, жалуясь на скуку Нового времени. Вот оно – пересечение вертикального и горизонтального движений. Благодатно, если оно происходит у Гроба Господня в Иерусалиме и приводит к Покою...

Например, как в «Лавре». По инерции хочется назвать его романом, но даже магистральная тема автора о столкновении времён и преодолении хроноса подталкивает к иному определению жанра. Я бы назвал «Лавр» остранённым житием. Происходит остранение Бога в сути и опыта общения человека с Богом, в частности.

Каноническое житие человеком XXI века по большей части воспринимается как бесспорный анахронизм. Монахи в пещерах, дни в неустанных молитвах, борьба с бесами, Божий промысел и всё это кругами – от рождения благочестивыми родителями до благоухания мощей. Восприятие материала отторгается рационализмом с категорическим императивом, восприятие формы – поврежденной соцреализмом культурой общения с литературным произведением.

Для наглядности нестыковки сознания героя жития и читателя достаточно прочитать оглавление «Лавра». Оно, кстати, после прочтения книги превращается если не в отдельное произведение, то в очень полный пересказ прочитанного:

– Книга Познания

– Книга Отречения

– Книга Пути

– Книга Покоя

Это есмь житие главного героя. Учитывая, что превращение главного героя Арсения в Лавра – путь праведника, ясно и смысловое разверзение четырёх этапов. Это, грубо говоря, – Познание мира, добра и зла, Отречение от себя, Путь к Нему и Покой души.

Так вот, разница в том, что чем ближе к сегодня, тем чаще человек останавливается на этапе Познания. Эмпирика с разумом отвечают на все вопросы, связанные с поверхностями материи и души. И человек в этой плоскости «расслабляется». Закономерно, что отказ от личности, растворение в Боге – вещи совершенно непрактичные и неприменимые к жизни на третьей от Солнца планете в её третьем тысячелетии от «талантливого оратора».

Остранение, созидаемое Водолазкиным, заключается, прежде всего, в осязаемом выражении карты вертикального похода к Богу. Читая древнерусское житие, современный гражданин, мягко говоря, не спешит отождествлять себя с главным героем. Перед ним не человек, но святой, который сильно заранее предрасположен к благочестивому существованию. Такой герой – шаровая молния для уютной квартиры настоящего. Посадник Гавриил и его семья замирают при появлении в их доме Арсения – такова по сути и реакция читающего житие. К ней добавляется ещё и бесталанная ирония, так как именно в моменте преодоления себя, изображаемом в литературе, читатель всего охотнее видит сужающую условность.

«Лавр» в этом плане демократичнее: становление героя происходит через поступательное нащупывание направления движения. Главный герой спотыкается, причём о реальные камни – будь то отношения с любимой, её смерть, поиск пути, самоидентификация.

Эволюция героя, восхождение его к Богу – движение по спирали, и завивается она органично. Есть изначальный круг – стартовая площадка, двигаться с которой можно только вверх: за окружность она не выпускает. И вот начинается движение с многочисленными подобиями, но не повторениями – виток или ниже или выше, двух витков на одном уровне не допускают стенки цилиндра. Но стенки не пугают, ведь наверху всегда открыто.

Водолазкин всячески способствует осязаемости становления героя. Это выражается внешне, например, с каждой новой ступенью герой обретает новое имя; или взять саму лестницу этих ступеней в виде поименованной структуры. Во внутреннем же пласте, в «подпочвенном» произведения выделяется силой своего воздействия хронотоп. Взаимоотношения времени и пространства подвергаются метаморфозам вместе с главным героем: неосознанное вневременье и сплюснутость мира детства и Познания, безвременье и беспространство Отречения, прямая Пути, то есть хронотоп дороги по Бахтину – место случайных встреч, преодоления всевозможных дистанций, прежде всего между путниками, и, в конце концов, осознанное вневременье и разверзнутость пространства Покоя.

Безусловно, это восприятие субъективно. Можно и часто нужно не знать, что такое «хронотоп». Это осмысление вторично, а моё подобие рецензии третично, если не дальше, первичное же осмысление происходит во время чтения, а чистое осмысление вообще происходит незаметно для нас.

Но если написано, что «время Арсения пошло по-другому», то оно идёт именно по этому другому, а не продолжает прошлое.

Остраняет житие, как, впрочем, и литературу, и время, смешение этих самых литератур, времён, языков. Произведение Водолазкина уподоблю берестяным грамотам дедушки главного героя, Христофора: слова из Священного писания идут за рецептами снадобий, за ними – собственные мысли. Всё это в холщовом мешке, но ещё больше лежит за его пределами, да и сама ткань мешка, как время, расходится нитями. Грамоты выпадают и становятся иконами, читаем не сюжет которых, но суть за киотом.

Язык «Лавра» уникален. В библейский стиль рассказывания, где в набоковское предложение порой вмещается человеческая жизнь, вплетены ретроспективные (для нас) предсказания о советской действительности. Древнерусское «аз есмь» перемежается языком канцеляристской иронии с его сентенциями, обилием союзов и длинными словами на -сть. В этом плане пластмассовая бутылка не одинока в Средневековье.

Водолазкин снижает внешний пафос жития при всё той же высоте внутреннего. Язык церковных людей, юродивых, простых мужиков, государственных мужей – это ночлежка Горького и платоновский пир в одной избе.

Сфера познания Бога непрестанно трётся о «хронотоп провинциального города» с его движением жизни по кругу, которое (для наглядности) очень точно передано в следующем:

В домах Завеличья стоял дым, смешанный с паром. Там сушилась одежда и кипели щи. Там били детей, кричали на стариков и совокуплялись в общем для всех пространстве избы. Перед едой и сном молились. Иногда сваливались спать без молитвы – наработавшись до потери сил. Или напившись. Ноги в сапогах забрасывали на подложенную женами ветошь. Громко храпели. Вытирали текущие во сне слюни и отгоняли мух. Со звуком терки водили рукой по лицу. Матерно ругались. С треском портили воздух. Все это не просыпаясь.

Достижения литературного характера в остранении заключены еще и в выборе «материала» героя. Образ потерявшегося во времени Врача отбрасывает аллюзии на Живаго, за переживаниями героя всплывают чувства Алёши Карамазова. Путь Александра Македонского из «Александрии» буквально идёт параллельно пути Лавра. Удобочитаемые отсылки к древнерусской литературе, Библии... в общем, культура делает мир. «Лавр» – своего рода постмодернистское евангелие.

Но это всё о литературе, а если слегка коснуться идеи, смыслов, выходящих за теорию литературы, то, пожалуй, лишь наметим, назовём те поворотные области, за счет которых эта книга в десятке лучших романов о Боге (по версии The Guardian).

Прежде всего, это упомянутое выше осязаемое спиралевидное движение к Нему. В отличие от абстрактных «верить без остатка», «обезличиться, стать Богом», путь Лавра в современном прочтении как минимум вызывает эмпатию, что уже есть виток в той самой спирали.

Характерна и диалектика чуда, исцеления. То, чем богата древнерусская агиографическая литература (собственно чудом, а не его диалектикой), что, собственно, и вызывает в её отношении скепсис. Эволюцию отношения самого Лавра к этому явлению, его путь Врача – в этом варится и препарируется чудо, перед теми, у кого «орган, которым верят, атрофировался». Лечение травами переходит во «врачевательную молитву». Точнее, возвращается к истинному наименованию.

Третье же, что отметим, будет связь главного героя с... (сейчас будет прямое описание сюжета. До сих пор лавируя в написании рецензии равно как для читавшего, так и не читавшего, в этом месте позволю себе, как читавший, сорваться)... Устиной, его любовью, косвенным виновником смерти которой (а также смерти ребенка во чреве) оказался сам Лавр. Можно ли прожить земную жизнь за ушедшую душу? Возможно ли спасти любовью ушедшую душу? А самое главное – зачем? Общение Лавра с душой Устины, невозможность определить в себе, где начинается своё, а где любовь и земное воплощение умершей Устины... Все вопросы и поиски сходятся в финале в осиянно простой ответ, который, к сожалению, обычно воспринимается как откровение, как благая весть, божественная случайность, но в качестве самого ответа не рассматривается.

Осмысление «Лавра» – путь еще одной книги и так до бесконечности, точнее до вечности. В данных буквах даны лишь наброски, нарванные сгустки безмерного впечатления. «Вопрос связей с Ним» для каждого индивидуален, «Лавр» в этом плане определённо – виток. Ценность его в том, что он может стать корнем спирали, её исходным витком.