Мир невидимый

В очередном номере «Дружбы народов» мы видим раздвоение или удвоение прозаической реальности, и вот уже герой в химерическом пространстве. В романе Александра Гриневского это происходит буквально: на Севере России геолог забредает в пограничное пространство к Кикиморе и Водяному, милиционер-неудачник вступает в сговор с нечистой силой ради возвращения блудной жены, хотя ушла-то она не без причины. Персонажи Льва Усыскина погружаются в свои внутренние кошмары, они не живут, а тонут в параллельной ирреальности. Семья, состоящая из взрослого сына и стареющего отца, обитает в Припяти накануне катастрофы. Но на самом деле отец беспрестанно блуждает по своему ташкентскому прошлому, когда с ним еще была жена, а сын не видит для себя будущего, ему совершенно безразличны и работа, и дом. Во второй истории герой попадает в кафкианские перипетии, связанные с нечистой совестью. Лет двадцать назад, видимо, он купил себе диплом, чтоб устроиться на должность, в которой ничего не смыслит, и вот теперь судебное ведомство хочет взыскать с него ущерб, нанесенный стране его деятельностью… Рассказ Павла Тимченко напоминает инферно наяву, причем читателю не всегда ясно, где бред переходит в реальность. Пятидесятилетний дядя возвращается в родной городок, где когда-то рыбачил с отцом, и становится свидетелем гибели на льду проблемного подростка. Потрясенная общественность обвиняет несчастного рыболова в убийстве, поскольку в прорубь вслед за хулиганом тот прыгнуть не решился. Новеллы О. Камова, на первый взгляд с элементом утопии, в чем-то близки к Усыскину: моральные вопросы преобладают в них над фантастическим. Решив на пенсии стать писателем, житель столицы узнает, что его отец, достойный, как ему всегда думалось, функционер и чиновник, не так был однозначен, и это позднее открытие лишает его душевного покоя. У работника сферы IT в жизни есть всё — и покровитель, и доход, и возможность отдыха за госсчет в красивом месте. Вот только ради этого приходится заниматься нелюбимым делом, безбожно подхалимничать перед властями, тайком ненавидя себя за все. Третий текст откровенно фантастический: в недалеком будущем случился Армагеддон, потому что, пока главы стран делили земной шарик, что-то ненароком все же взорвали нехорошее, и теперь остатки жителей влачат существование на медленно погибающей планете. Перед ними встают такие проблемы, как высокая стоимость элементарных похорон, распространение искусственно выведенных вирусов — и вообще качество жизни безнадежно упало.   

Интересно, что и поэзия номера созвучна мотиву нереального. Самый «мягкий» сценарий иллюзорного — у Алексея Дьячкова. Его герои пребывают в безвременном пространстве, где крестьяне делают запасы на зиму, взрослые люди попадают в пионерские воспоминания, далекая юность машет с того берега рыжеволосым призраком. Страна ностальгического флера и воображаемого былого, бывшего еще до рождения, охватывает персонажа своими границами. Поэтесса Любовь Глотова кутается в ребус и загадку, ее тесты более форма и изыск, нежели содержание и история. Что происходит с героиней на самом деле, где она — в прошлом, в сейчас, в сумеречной ночи воображения — мы не знаем. Григорий Марк примеряет на себя маски то хемингуэевского старика, то бесплотного возлюбленного Рильке, трансформируется и ускользает. Поэзия Романа Мичкасова — эксперимент по поиску самого себя. Целый мир сосредоточен в герое, и задача в том, чтобы отделить живое от неживого, животное от человеческого.

Детский раздел представлен повестью Елены Бодровой «Малиновый плащ К.А. Грачёва». Это небольшая сентиментальная история о мальчике-сироте, который хотел оправдать свое существование на свете добрыми делами. Но беда в том, что доброе дело может сделать человека смешным, неуместным и даже немного вредителем. Литературоведение от Евгения Попова и Михаила Гундарина представлено фрагментом книги-биографии «Василий Макарович» о Василии Шукшине. Это занимательная работа с нотками философии и множеством открытых вопросов. Воспоминания Амаяка Тер-Абрамянца связаны с Луганском 60-х, где прошло его детство — в армянско-украинской большой семье. В разделе критики Александр Чанцев рассказывает о нескольких мистических фигурах советской эпохи, освещенных в недавней прозе — это Василий Розанов, Анастасия Цветаева и Вольф Мессинг. Евгений Абдуллаев размышляет о жанре национального детектива.

Наверное, среди прозы номера следует выделить рассказы О. Камова, как наиболее острые по проблематике, злободневные, но в то же время не впадающие в публицистический пафос, сохраняющие художественность и исторический ракурс. Темы национальной памяти, тревожной заботы о будущем, смысле потребления в мире потерянной сути — все это традиционные вопросы отечественной современной словесности. Из поэзии обращает на себя внимание новый цикл Алексея Дьячкова — в меру элегический, рефлексивный, как раньше говорили, «атмосферный», но также связанный и с историей российских пространств, с политическими формациями. Поэзия не может быть лишь выразителем вечных вопросов или будителем гражданского сознания: в первую очередь она — красота, иррациональное, дымка над призрачным городом, и у Дьячкова сохранено это ее предназначение.

В традиционной элегической лирике Алексея Дьячкова о стареющей матери, болеющей жене, растерянно стоящей на историческом перепутье Родине, безусловно, есть блоковский мотив. Печальная и с не самым веселым прогнозом, но вместе с тем наполняющая лирического героя каким-то ностальгическим светом реальность — повод к умиротворению и рефлексии. Однако не стоит сводить весьма искусную авторскую манеру к эксплуатации общелирических мотивов. Символы смутного времени, так откровенно читающиеся в судьбах героев, лишь общий посыл. Тексты Алексея привязаны к сегодняшнему дню сотней мелких примет, которые, подобно бисеру, складывают проекцию переживания, состояния, надежды. Как и в лирике Олеси Николаевой, к примеру, здесь бытописательство не переходит в документализм. Однако мир очень реален, веществен, это не какие-то эмпиреи, когда читатель не понимает, где и когда он находится. Но в то же время к конкретике возникают вопросы. Например, в стихотворении «Мама» — мать героя как бы раздваивается на современную мать лирического героя и на давнюю родительницу некоего солдата. Судя по приметам времени — косце, лежанке, «жамках», — речь все же об отечественной войне, о далеком прошлом. В то же время в ту далекую эпох крестьянки компот из айвы и изюма не варили. Это призрачное наложение времен создает эффект миража, что интересно. В тексте «Урок русского» речь об инициации, становлении личности, но и о большем: всю жизнь, так сказать, учили строем, а теперь страны той нет. Исчезли «Воспиталка, пионервожатая, // Младший повар, старший командир», и оказалось, что вместо безнадзорного счастья наступила неясность, зачем и куда идти. Из других стихов подборки сплетается немудреная печальная история: друг погиб в Чечне, жизнь пошла наперекос, как писал Чухонцев, потом на вторую половину, и теперь с берега зрелости кажется прекрасным даже то, что ничего хорошего на самом деле, может, и не скрывало.

Помнишь, я в ответ махал ладошкою?

Роман Александра Гриневского приближается к популярному жанру мистического хоррора с детективной интригой и без особой морали. Это легко читающееся, необременительное и удобное для экранизации произведение о том, как милиционер-неудачник и геолог-новичок попадают в плен к лешему, кикиморе и водяному. В затерянном на просторах северной России городке Прилукомске близ Архангельска современная жизнь пришла в упадок, и там пространство по-прежнему напоминает 90-е. Будни рабочего поселка «украшаются» алкоголизмом и стычками, единственное интересное событие — периодически приезжающие из Москвы геологи, изучающие карстовые пещеры. Время от времени кто-то гибнет, пропадет, тонет, и местная милиция вновь находит себе занятие. Но вот однажды происходит неординарное происшествие: из морга похищают два трупа погибших энтузиастов — тщедушного мужичонки и крайне упитанной дамы. Таинственное преступление обрастает всё более жуткими подробностями… Безусловно, текст Гриневского связан с социально-бытовой традицией, с низовым реализмом куда в больше степени, чем со сказкой. «Боже, как грустна наша Россия!» — прочитывается здесь куда чаще, чем любая мистика. Однако критический реализм соединен с беллетризованной линией, свойственной детективному «чтиву». Ощущается влияние т.н. «афганского романа», то есть сюжетов о неблагополучных судьбах бывших военных и милицейских на гражданском поприще. Ветеран Афганистана стал шофером и в доме шаром покати, бывший военный нанялся сторожем в психушку, милицейские чины опустились в захолустье и главный их интерес — перекинуть ответственность на коллегу. Да и сами главные герои — неблагополучный контингент. От пьющего старлея ушла жена, личные мотивы управляют его жизнью, он полностью оправдывает пословицу о разнице между военным и ментом. Бывший дембель, нынче молодой геолог — человек не такой однозначный, в нем есть и благородство, и любопытство, и смелость, но к беде его приводит глупость. В целом нет ничего удивительного, что в таком месте завелись силы темные, уставшие от разрушения лесов, раскапывания пещер и прочей деятельности человека. Элемент «русской сказки», то есть, говоря научным языком, эксплуатация мифологических мотивов, добавляет саркастических параллелей сюжету: словно бы Водяной покровительствует пьющим, Леший — заблудшим, а Кикимора — застрявшим в жизненном болоте. Достаточно очевидный символизм превращает тривиальный ход в иронический взгляд.

Поэтика Любови Глотовой (цикл «До войны — только нежность твоя») находится в русле умеренного эксперимента. Ее сюжет на первый взгляд кажется лирическим, однако на самом деле форма и игра, сосуд, а не вино, образно выражаясь, становится лабиринтом такой поэтики. Она достаточно сложна и по ритмике, и по ассоциативному полю, однако именно в этой искусной конструкции и заключается ее суть. Смысл загадки в самой загадке, а не в ответе. Если попытаться распутать ребус, в руках у нас останется дымка. Прием и бэкграунд, словесная игра и реминисценции, шутка и голос знакомый, а слов не пойму — вот сильные стороны автора, однако ведь и сама поэзия не есть жизнь, а ее отражение, зеркало, тень, аллегория.

сова не знает, где живет медведь

Детективный рассказ популярного современного автора Галины Калинкиной «Настройщик» сочетает иронию и некоторое нравоучение. Попадая в категорию янг-эдалт, он повествует о судьбах девушки и парня, приехавших в столицу искать профессионального счастья на артистическом поприще. Оба персонажа скорее типы, нежели индивидуальности. Он — миловидный подлиза, производящий впечатление на пожилых тетушек, но не на строгих метров, от которых зависит судьба начинающего актера, писателя, режиссера, музыканта. Она — напротив, энергетический комок, смелая и отчаянная звездочка, не желающая прозябать в захолустье. Здесь ощущается прием гендерной игры, характерной для богемно-артистического пространства: нечто девчачье в артисте кукольного театра и по совместительству настройщике (да еще его заманивает маньяк, угрожая расправой и всем таким), и напротив, бойкая, мужественная девица, играющая роль спасителя, двигателя, борца. «Гендерно нейтральная», совпадающая фамилия героев Антонченко подчеркивает этот перевертыш. Новеллу нельзя назвать юмористической, она отдает жутковатой пелевинщиной в духе «Миттельшпиля», и тем не менее, это остроумное, легко читающееся, злободневное произведение.

Проза Льва Усыскина погружает нас в мир так называемого бытового жуткого. Его новеллы растут из житейских случаев, которые вдруг выливаются в серьезную, даже глобальную катастрофу. Они напоминают кошмарный сон обывателя, не рожденного для свершений. Хотя очевидно, что тексты привязаны к реальным событиям, но фантастическое, мистическое пространство, пусть и без зомби и пришельцев, ощущается здесь. Можно усмотреть дидактическое начало. Коллизии довольно типичные, чуть ли не условные. Отец и сын живут в Припяти накануне известной трагедии. Их маленькая жизнь давно уже стала вялотекущей бессмыслицей: родительская семья распалась, выросший отпрыск не знает, чего он хочет от бытия, работа сводится к добыванию средств на жизнь. И эта дурная бесконечность воспринимается уже чуть ли не как вожделенная стабильность. Ничего уже не может случиться, потому что всё случилось: великая страна накануне распада, когда-то героический человек деградировал до маленького обывательского дня сурка и философствует по этому поводу. Однако внезапно начинает происходить какой-то кошмар… Как говорится, история не ждет. Второе произведение скорее похоже на историю о муках совести, хотя и здесь много сложных вопросов. Высший суд представлен вполне реальной прокуратурой, которая каким-то чудом дозналась, что у уважаемого специалиста ненастоящий диплом, и он, мягко говоря, не разбирается в своей ответственной деятельности. Однако, если смотреть глубже, у технического специалиста не только диплом липовый, но и вся жизнь какая-то не собственная. Кто же виноват, что человек учился по нелюбимой специальности, в которой ничего не понимал, в итоге, видимо, купил диплом, не смог работать по направлению разработчиком, переквалифицировался и занялся совершенно другой, но тоже довольно мутной деятельностью, прошло двадцать лет, и тут встает вопрос, зачем он такой вообще жил на свете? Кто во всем этом виноват — вуз, продавший диплом, власть, при которой так коррумпировался вуз, специалист, которого какие-то мотивы все же держали на нелюбимой специальности — ведь работать по ней он явно не способен? А теперь совсем по-кафкиански никак не могут найти виновного — система развалилась, пострадало качество продукции и престиж заведения, и нужно либо снова прятать концы, либо искать крайнего. Философия Усыскина достаточно проста: разумеется, рядовой гражданин виноват, что так деморализовался, однако главная вина не на нем, не так ли?

Поэтика Григория Марка близка европейскому, а вернее, американскому канону, обычно, говоря о европейском в отечественной лирике, мы вспоминаем Бродского, но это другой случай. Баллада о боксерском поединке, открывающая цикл, ассоциируется с одним из последних переведенных романов Юкио Мисимы: жизнь — это поединок, в котором нет победителей. Это страшно и красиво, неизбежно, и тем не менее мужество — единственное, что пристало герою. Приемы зарисовки, портрета, смещения фокуса — все это техники, которыми пользуется автор, однако за ними стоят образы хемингуэевского старика, который «над смертью своей сидит», бунинской загадки о природе единства и разделенности влюбленных, вечный вопрос о том, что ждет в конце пути. Общие философские мотивы усложнены конкретикой образа.

Быстро сгущалось вокруг.

Рассказ Павла Тимченко «Рыбалка» посвящен исследованию психологии людей, которые ищут «образ врага». Словно в этом «враге» концентрируется источник всех несчастий мира, а зеркало, конечно, ни при чем. Шаблонное представление, что существует народный герой и антинародный злодей, не учитывает фактора, что есть еще в массе своей и самый заурядный обыватель, и нет никакого преступления в факте его существования, до тех пор, пока не начнется «охота на ведьм». Кто-то из семьи недосмотрел за подростком, очевидно, вздорным и конфликтным парнем, и тот залез на озерный хрупкий лед, да еще и начал испытывать его на прочность. Трусливый и рефлексивный рыбак, находившийся поблизости, не решился нырнуть в ледяную воду, чтобы достать камнем пошедшего на дно парня, и подбежавшие свидетели это всё видели. Вряд ли бы неповоротливый немолодой человек вытащил хулигана и выплыл сам, но тело погибшего не нашли. И теперь прежде мирный и мало включенный в общественную жизнь рыболов ходит с клеймом убийцы ребенка — и в итоге подвергается «суду линча», жестокой расправе со стороны населения города. Разумеется, это ведь случайный рыболов виноват, что чужой ребенок в неположенное время года и суток оказался в таком месте, да еще спровоцировал свою гибель откровенно неадекватным поведением на льду. Хотя по суду его трудно привлечь, но если бы он пожертвовал своей жизнью, хотя бы попытавшись спасти хулигана (спасти-то его такой тюфяк бы не смог, это очевидно), тогда общественность бы его одобрила, простила. Не знаю, за что. За оправдание факта его существования, наверное. Ведь кто-то же должен быть носителем того самого большого зла, в ком-то же оно подспудно скрывается, в самом-то деле! Иначе почему всё так? Тема не новая, но вечная: кто виноват?      

Рассказы О. Камова — нечто среднее между сатирой и утопией. Их можно смело отнести к социальной, психологической, философской прозе, но на самом деле это дидактический жанр. Завернутая в хитросплетение булгаковская мораль, что врать не надо, служебную машину даром гонять не надо, превышать полномочия, браться за то, в чем абсолютно не понимаешь. Однако жажда постов, наживы, тяга к власти, а то и к славе приводят к трудноразрешимым коллизиям. Главный герой рассказа «Презентация» — дважды разведенный москвич, работающий в сфере информационной безопасности. Ему нравится быть богатым и отдыхать в красивых местах за госсчет, у него есть высокопоставленный покровитель, от которого герой сносит практически все. А главный секрет в том, что квалифицированный сотрудник, в сущности, не любит свою работу, разрушил свою семейную жизнь, превратился в подхалима и корыстолюбца, и потому начал выпивать, да так сильно, что порой явь смешивается с бредом. Однажды он получает от покровителя путевку в дом творчества у моря, выражаясь старомодно, и там во всей красе «презентует» себя, допиваясь до видений вавилонских. В рассказе «Мишень» представлено уже постапокалиптическое общество. В недалеком будущем последствия эпидемии и климатического кризиса существенно изменили мир. Главная проблема в том, что совершенно негде хоронить родственников, а также это дорого и сложно. Возник вариант промежуточной криозаморозки, но всё хорошее в мире не бесплатно, и герои рассказа просто не знают, когда уже их почивший родитель, ученый и правозащитник, получит возможность быть захороненным в деревушке на родине предков. Вся эта глобальная беда случилась потому, что люди, которые разбирались в науке, оказались оттеснены от власти, в то время как люди, получившие доступ к руководству Вселенной, увы, кроме своих властных амбиций, не разбирались больше ни в чем. К сожалению, политические игры оказались сильнее здравого смысла, и теперь тот, кому удалось обойти конкурентов на руководящем поприще, вынужден править миром, который полностью разрушен и мало пригоден для обитания человека. Текст «Дом», наверное, самый болезненный для читателя — он касается вечной темы ответственности за историческое прошлое. Престарелый сын советского функционера возмечтал стать писателем, у него даже что-то получается, и с этой целью он заводит дружбу с писателем настоящим, популярным романистом. В общем, главный герой человек не плохой, не злой, он уважает своих предков, интеллигент, и потому его повергает в ужас странное письмо от нового знакомого: оказывается, его уважаемый отец имел отношение к спецслужбам, нехорошими делами занимался, благодаря этому и посты, и звания, однако есть вещи, которые не спрячешь. Звучит бредово, выглядит безумно. В самом деле, через некоторое время супруга маститого старика звонит встревоженному герою и сообщает, что у мужа давно всякие странности, началось это еще в блокаду, и, хотя к нему пришли и слава, и возможности, однако что-то в нем сломалось, и с тех пор какой-то бред про спецслужбы периодический… Вот всё и разъяснилось! Однако что-то не отпускает героя, он, на свою беду, начинает разбирать семейные фотографии, лезть в документы, сопоставлять события, вспоминать неоднозначные моменты. И образ благородного, достойного отца, образ родного дома начинает шататься…   

Регулярная поэзия Александра Орлова, которую очень хочется назвать дисциплинированной, обращена к саморефлексии. Его манера суховата, лиризм несколько ироничен, даже романтизм воспоминаний о детстве и юности сопровождается усмешкой. Сентиментальность покинула поэта, чувствительность очень скупа, и тем не менее, это зрелый автор и человек, от идеалов Высоцкого проделавший путь к религиозному мировидению. Орлов больше, чем просто хороший поэт, но мы чаще оцениваем его умом, чем воспринимаем чувствами. Не только советский конформизм формально сформировал автора, но и поэзия русской эмиграции. Кое-где слышатся Ходасевич и Георгий Иванов, например здесь: «Шипела зло на всех сковорода, // И от квартиры разносились эхом, // Взлетая к звездам, детские года. // Я был буденовцем, а папа — белочехом. // Я как чумной за ним бросался вскачь, // Сверкая шашкой на потертом кресле. // Он был корниловец, колчаковец, басмач. // Ах если б всё вернуть, ах если…»

Повесть для юношества Елены Бодровой «Малиновый плащ К.А. Грачёва» рассказывает о мальчике-сироте, который осознает свою ненужность и мечтает заслужить право быть на этом свете. Например, совершая добрые дела. Но эта гайдаровская идея приводит к ряду комических ситуаций. Текст интересен нестандартным образом подростка: хотя это мальчик, однако он чувствителен, эмоционален, мужество сочетается в нем с сентиментальностью и тягой к рефлексии. В отличие от советского канона, где существует стереотип образа мужчины, сдерживающего свои чувства, перед нами совсем иной положительный персонаж. Словно бы он прочел слова современных психологов, что именно способность проявлять свои эмоции говорит о зрелости личности. Связь с прозой Крапивина здесь прослеживается разве что в самой трогательной коллизии: уже вторая семья подряд усыновляет Грачёва, но и на этот раз проблемы — болен старый дед, на которого кто-то еще и пса сбагрил, с финансами в семье всё не очень, а чувства матери семейства наталкиваются на рациональные рассуждения отца. Тем не менее, несмотря на острую проблематику, история тяготеет к хэппи-энду, ее канва щадящая, и в этом отношении проза как нельзя лучше подходит для янг-эдалт.

В разделе «Другая оптика» Николай Кононов дает поэзию Романа Мичкасова «Из света и букв». Эта небольшая подборка, иногда кажущаяся пародией на лермонтовское «Выхожу один я на дорогу», иногда парафразом Заболоцкого, тем не менее, имеет индивидуальность и даже претендует на новаторство. Среди современных лириков Мичкасова можно сблизить с Кошелевым, но мотив космизма, взаимоотношений человека с представителями флоры и фауны здесь скорее насмешка, чем философия. Так и пребывая в приграничье между романтическим и ироническим, поисками эксперимента и аллюзиями на классику, Мичкасов стоит особняком среди последователей космизма, наподобие того как Егор Евсюков выделяется среди эксперимента метафористов.

Выхожу на лесную просеку…

Даже тем, кто мало интересуется фигурой Василия Шукшина, фрагмент книги Евгения Попова и Михаила Гундарина «Василий Макарович» будет интересен. Литературоведы поддерживают своего рода публичный диалог о творчестве певца «чудиков» и порубежных — не нашедших себя в жизни — людей. Это не совсем биографическое исследование, скорее всё вместе — и про эпоху, и про тенденции, про нас сейчас, забавное и печальное, околонаучное и житейское. Два эрудированных, но не скучных человека с опытом и остроумием предлагают свою интерпретацию фигуры классика — и не только его одного.

Небольшие мемуары Амаяка Тер-Абрамянца посвящены его юности, прошедшей в армянском квартале… Луганска. Его отрочество пришлось на 60-е. Это история о добром, хотя и строгом дедушке Авдее, способном колоть орехи ударом ладони, и хлопотливой тетушке Ануш, полуукраинке-полуармянке, готовившей борщ с зелеными помидорами и путавшей мужской и женский род в грамматике. Главный герой — хулиганистый парнишка, тянущийся к учебе, компанейский и достаточно заурядный. Послевоенная жизнь полусельской местности хоть сытая, но не слишком культурная и перспективная. Демократические настроения присущи старшему поколению, которое любит мир и благоденствие и не любит войну и раздоры, которое почти не политизировано, как бы мы сказали, имеет обывательскую психологию — но в хорошем смысле. Единственный персонаж с наличием убеждений — это волкодав Тарзан, странный пес, жалеющий кур, но ненавидящий людей.

Два исследователя — Геннадий Прашкевич и Алексей Буров — обмениваются письмами о природе искусственного интеллекта. Казалось бы, тема уже вдоль и поперек исхожена, но неизменно остается поводом для дискуссии. Прашкевич задается вопросами, по какому принципу функционирует ИИ, доступны ли ему категории морали, насколько он уже перегнал человека в умственном развитии. Буров, напротив, более приземлен и указывает на примитивные ошибки, допускаемые электронным другом, на недоработки, трудности с обучением такого инструмента. Этот диалог можно расценить как стычку романтика и прагматика.

Обзор книжных новинок Александра Чанцева посвящен мистикам советской истории — это Василий Розанов, Вольф Мессинг, Анастасия Цветаева и другие. Эти альтернативные фигуры мало укладывались в свое прагматическое время, однако без них оно было бы неполным. Повествование Чанцева скорее похоже на самостоятельный цикл эссе на базе прочитанных новинок, нежели на сумму рецензий. Это пограничный жанр «филологической прозы». Недавнюю книгу Варламова о Розанове критик характеризует, как лояльную, добродушную, помогающую современному читателю сказать хорошо, прежде чем сказать плохо. Исследование Михаила Ишкова «Вольф Мессинг» Чанцев характеризует как детектив, книгу-экшн. Гипнотизер в ней игрушка судьбы и заложник эпохи. Анастасия Цветаева, неоднозначнейшая фигура ХХ века, предстает в своем сборнике «мелкой прозы» мифологемой, человеком, не только не укладывающимся в эпоху, но и прожившим в альтернативной — своей.

В рубрике «Литературный барометр» Евгений Абдуллаев размышляет о жанре национального детектива, который переживает некоторый подъем. Рассуждая о связи массовой литературы, катализируемой читательским спросом, с художественной, Абдуллаев выделяет трех авторов — небезызвестного Шамиля Идиатуллина, опытного Курицына и чуть ли не дебютанта Ислама Ханипаева. Они пытаются «выровнять» жанр интеллектуального романа с подобной интригой в сегодняшнем литературном пространстве. По мнению Абдуллаева, получается у авторов выше среднего, однако какого-то прорыва пока нет.

Борис Минаев освещает двухтомник, связанный с историей МХТа, «Письма в художественный театр» (М., 2022 г.). Это продолжающееся издание — источник сведений о Серебряном веке, жизни и мыслях актеров и писателей. Чтение весьма специфическое, рассчитанное на историка или любителя редкостей, но, тем не менее, познавательное.