Новая книга Ивана Корнилова интересна не только тем, что в ней сказано, но и тем, что в ней… не сказано, дано между строк. Так, свежая повесть Корнилова «Через сказку в будущее» является продолжением его же «Саги о Навне» — тем самым она отсылает читателя к неисчерпаемому множеству смыслов, которые как бы бродят вокруг повести «Через сказку в будущее». В новой своей повести автор продолжает завороженно разгадывать, что такое Соборная Душа (она же — Навна) и мучительно обретая ответы, совершая целые открытия, приходит ко всё новым вопросам.
В смысловом центре произведения по-прежнему находится концепция Великого Кристалла, разработанная нашим современником — писателем Владиславом Крапивиным. Работая в конгениальном ему ключе, Корнилов исходит из презумпции сосуществования стран и континентов, которые взаимодействуют в системе необъятно крупного целого. Однако если у Крапивина Кристалл обитает в сказке (и выстраивается по её внутренним законам), то у Корнилова грани Великого Кристалла, при своём видимом неправдоподобии, географически конкретны и даны в едином континууме (а не во множестве параллельных миров).
Плюралистическая модель (или концепция) вселенной, которую воспроизводит Иван Корнилов вослед Крапивину, имплицитно отсылает читателя к знаменитой «Монадологии» Лейбница, сподвижника (и учителя) Петра I. Немецкий философ Готфрид Лейбниц выстраивает калейдоскопическую концепцию мироздания, которую явно или неявно переносит на русскую почву.
Необъятная широта постановки вопроса о таинственном калейдоскопе бытия поразительным образом побуждает читателя вновь и вновь задумываться о том, что побочно по отношению к сюжету повести, но поразительно узнаваемо в отношении её сути. Докопаться до неё непросто. Но не будем спешить со смелыми гипотезами, начнём с элементарного.
Так вот, в рамках авторского сюжета будущее всего человечества не внушает оптимизма. Человека — и его разум — мало-помалу вытесняет машинный мозг. Будучи созданы людьми и управляемы ими, машины со временем принимаются мстить человечеству и, в свою очередь, порабощают его.
Повесть Ивана Корнилова содержит и чрезвычайно остроумную — философы бы сказали, диалектическую — мотивацию того, почему вторжение машин в жизнь людей неизбежно. Вне Машины как собирательной структуры немыслимо коллективное целое.
Так, Корнилов, непосредственно ссылаясь на повесть Крапивина «Гуси-гуси, га-га-га!..», пишет о явлении индексикации, которое грозит человеку в будущем. В отличие от простой индексации индексикация охватывает все пласты мироощущения человека, включая подсознание. В отличие от любого нейтрального кода (если таковой возможен) данная система как бы врастает в своего носителя, становится от него неотъемлемой. Однако будучи контролируемым, индивид по-своему обогащается за счёт своей принадлежности к некоему крупному целому. Человеку, разумеется, неприятно существование инстанции, которая всё о нём знает («по-научному» это называется системой тотального контроля). Но будучи отколот от коллективного целого, в котором существует сеть доступных услуг и одновременно требований к человеку, он, в свою очередь, неизбежно дичает. Становится изгоем…
Правда, в системе Великого Кристалла возможны сладостные уголки, где от людей не требуется никакой индексикации, но данный факт — о нём неутомимо свидетельствует писатель — не отменяет вышеозначенной проблемы человечества. Так, например, если до сих пор можно встретить человека, который всю жизнь проводит в уединённом домике в тайге (или услышать о таковом), это не значит, что у цивилизации, которая простирается по ту сторону тайги, нет проблем. В таком ключе (если не дословно, то по существу) осмысляются у Корнилова космологические идеи Крапивина.
Жёсткий разум Машины в повести Корнилова от противного порождает и глобальные мафиозные структуры, которые, так или иначе, используют ситуацию. Так, в повести упомянут некий двуногий монстр, обладающий несчётным количеством денег, герой книги Людмилы Брус «Код Гериона». Зовут его Герион Линдон. У него всё есть, приобретение новых денег ему не интересно. И Герион развлекается тем, что… «охотится» на людей. Для этой цели он заманивает бомжей в свой лес, понимая, что очередного беднягу, попавшего в ловушку, никто не хватится. Вселенная огромна… Она как бы поглощает человеческие жизни. Этим и пользуется коварный Линдон.
К слову заметим: вставной сюжет о преступлениях Гериона Линдона в повести несёт в себе скрытую апологию Машины, которая — будь она всевластна — немедленно прибрала бы злодея к рукам. Однако мироздание будущего устроено едва ли не по пословице «Голову вытащишь, хвост увязнет», и Диктат Машины по большому счёту ничем не хуже, нежели тотальная Дикость (или вселенская Анархия). Если со времён Адама и Евы человечество едино, с течением столетий оно вынуждено вырабатывать такие общественные опции, которые не нужны и чужды индивиду.
Повесть Ивана Корнилова содержит и параллельный парадокс, в котором присутствует частичное оправдание тотального контроля. Так, например, имперский организм, который подчас незаслуженно называют полицейским государством, худо-бедно защищает человека и даёт ему возможности выжить — свидетельствует Корнилов, благоразумно избегая полемических крайностей в извечном вопросе о Хаосе и Порядке как движущих силах бытия.
При всём при том, автор выстраивает такую модель будущего, в которой Россия на фоне мирового целого является оазисом, её минует машинный разум со всеми своими издержками и проблемами. Автор пишет:
«Среди героев книги много русских — и в Антарктиде, и даже в колониях на Марсе; но это отдельные люди, а вот на месте самой России — почти сплошное белое пятно. Потому и русский народ разглядеть сложно; а значит, и его Соборную Душу — тоже. Что сильно мешает Навне воплотиться в том мире в себя саму — а без этого ей в тот мир по-настоящему не вжиться.
Однако она собрала воедино хотя бы те сведения о России и русских, которые в книге всё же приводятся, сопоставила, дополнила собственной фантазией — и десантировалась в то белое пятно. Туман понемногу рассеивается — и наша Соборная Душа всё отчётливее видит свою страну».
Между строк здесь читается то, почему Россия не подпала под действие Машины. Как сплошное белое пятно Россия являет собой иррациональную сущность, не подлежащую ни действию природных катаклизмов, ни тотальной механизации. Мифологическим аналогом (но ни в коей мере не синонимом!) России может быть названа Кошка, гуляющая сама по себе из одноимённой сказки Киплинга. Кошка — это вечно ускользающая сущность… Иначе говоря, Россия остаётся необъяснимым феноменом даже на фоне сверхсложной, но логической структуры Машины (или же, напротив, на фоне Природы как целостного организма).
«Умом Россию не понять, / Аршином общим не измерить» — более столетия назад сказал Тютчев. Ускользая от определений, расплываясь в белое пятно, Россия Корнилова сама уподобляется Великому Кристаллу — необозримому целому с практически несчётным числом граней. Так, например, сердце всякой страны — это её столица. Но какова же литературная столица России — Москва, средоточие особой русской душевности, или Петербург, европейский полис, однако, породивший русскую классику? Даже Достоевский, радикальный почвенник, полагает местом действия многих своих произведений Петербург. И в самом деле, этот город, при своей геометрической правильности, спутнице европейского Просвещения, со временем породившего Машину, едва ли не больше, нежели Москва соответствует представлению о России как о таинственной стране Севера. Русский гений Пушкин, был поэтическим исчадием Петербурга и считал Россию страной Севера. Достаточно упомянуть о том, что русская душа Татьяны Лариной — этой любви Пушкина — неотъемлема от русской зимы.
В некоем парадоксальном (а значит, не единственно возможном, не исчерпывающем!) смысле Петербург даже в большей степени русский город, нежели Москва, ибо в отличие от неё, он, град Петра, причастен к таинственному Северу — средоточию русской зимы.
У Корнилова впрямую нет этих рассуждений о Москве и Петербурге, но есть представление о неисчерпаемой многогранности самого предмета разговора, о его свойстве ускользать от определений: мы до сих пор даже не знаем толком, какова же подлинная (а не административная) столица России. Более того, на свой лад Иван Корнилов обыгрывает соответствие России Великому Кристаллу как некоему бесконечному многограннику. Так, в повести Корнилова исподволь ставится вопрос о том, явился ли советский период эпизодом истории великой страны или же Советский Союз был самостоятельным государством, в корне отличным, например от Руси.
Параллельно Навна горячо рассуждает о России как о многомерном целом, вводя в своё выступление неожиданные параллели:
«— Вот большая княжеская Русь, а рядом чуть ли не параллельный мир — Новгородская республика с выборной властью; и ведь уживались как-то несколько веков. С Исландией то же, только ещё рельефнее: какая-то малонаселённая бедная страна на краю света, а по части литературного творчества — во многом впереди планеты всей; ну ни дать ни взять параллельный мир или другая планета».
Поразительны не только географические контрасты, но и резко различные параметры жизни упомянутых краёв света. Внешняя нищета Исландии как бы окупается богатством её литературы. В аналогичном смысле некоторая изобразительная бедность белого пятна — цветового аналога России — восполнена идеальными смыслами. Россия осуществляет их в противовес прагматике, которую несёт в себе мировая Машина.
Россия Ивана Корнилова несёт в себе идеальное измерение, его контрастно дополняет её географическое местоположение — в результате является та множественность, которая свойственна Великому Кристаллу. Россия в известной степени даже превосходит его, поскольку блещет не количеством своих граней, а их калейдоскопическим разнообразием.
Неизбежно возвращаясь к теме Петра и Лейбница, которые, в свою очередь, строили новую Россию всё в том же калейдоскопическом ключе, не преминем заметить: возведение великой страны как своего рода литературного произведения (а не просто её стихийное развитие) подразумевает как историческое проектирование, так и идеальное целеполагание. В отличие даже от других граней Кристалла (их число продолжает сводить с ума!), Россия, которая поначалу кажется белым пятном, затерявшимся во вселенной, несёт в себе личностную и творческую закваску. Так, воспроизводя принцип платоновского диалога на современном уровне, автор предлагает читателю своего рода интерактивную прозу. Читатель (указываемый непременно с заглавной буквы) увлечённо ведёт диалог с Соборной Душой о завтрашней России.
Параметры этого диалога порой непросты. Автор мимоходом замечает:
«Навна — русская Соборная Душа — в очередной раз углубляется в ею же созданный образ России середины нашего века. Иначе говоря, размышляет над тем, какими мы должны стать в ближайшие десятилетия. Вроде всё более-менее ясно — но дело упирается в обычную для Соборных Душ преграду: «Сама я понимаю — а мы, народ, не понимаем»».
В самом деле, интеллигенция у нас всегда считалась нравственным мерилом нации. В то же время досадный парадокс заключается в том, что интеллигенция и народ занимают различные общественные ниши, говорят на различных социальных языках. Не нужно и далеко ходить за примером. Русский демократический мыслитель Радищев написал повесть «Путешествие из Петербурга в Москву». В своих путевых заметках он (справедливо или нет) свидетельствует об ужасах и мерзостях крепостного права (за что он и впал в немилость при Екатерине). Между тем, осмелился утверждать: ни один крепостной крестьянин не мог бы написать о своей горькой участи тем утончённым литературным языком, которым владел путешествующий барин Радищев. Следовательно, и ментальность людей из разных социальных слоёв населения хронически не одинакова.
Итак, интеллигенция стремится решать проблемы нации, но сама не принадлежит к простонародью. И Радищев смотрит на русскую деревню извне, из своей брички.
Вот и Навна, воплощающая Соборную Душу, одновременно стоит аристократическим особняком; ей ведомы тайны, доступные далеко не всем. Потому диалоги Навны и Читателя (а также других героев повести) представляют живой интерес.
Так, они по-своему иллюстрируют пословицу «Что посеешь, то и пожнёшь». Завтрашняя Россия по логике повести зависит от того, что мы замышляем — и сеем — сегодня. Однако сегодня или завтра — и это поразительно — то, что мы проектировали вчера, может приобрести новое качество, дойти едва ли не до гротеска. Так, например, Пётр I в своё время засеивал страну картошкой, которая поначалу была ничем иным, как заморской диковинкой. И лишь спустя столетия, в наше время мы, особо не задумываясь, воспринимаем картошку как нечто чисто русское. Но вот что поразительно! если б мы были современниками Петра, прогноз, согласно которому картошка радикально обрусеет, мы бы воспринимали наряду с литературным вымыслом — как чью-то изощрённую фантазию (такого де на Руси до сих пор не видали!).
В аналогичном смысле и глобальные проекты будущего, которыми занимается Навна, героиня Корнилова, носят фантастический характер. Однако они являются лишь утрированной, качественно новой формой того, что Навна, Соборная Душа, намечает сегодня, ведя свой неустанный диалог с Читателем. Так, например, в повести Корнилова с замыслами Навны согласуется эсхатологическая миссия России: спасти человечество от власти Машины. Эта высшая цель реализуется не в форме блокбастера, изобилующего внешними эффектами, а в форме трогательного минимализма. Но внутренняя яркость иногда сильнее внешней яркости — иносказательно свидетельствует Иван Корнилов.
В конце повести Навна молчаливо указывает на суть того, чего она мечтает добиться:
«Ответ на этот вопрос Навне очевиден: мы должны научиться — и действительно научимся — относиться к своей стране как к собственному дому».
Навна призывает Читателя быть человечным, следовать дорогами истины, добра и красоты. В оном ключе ей видится футурология России.
Разумеется, такой проект будущего фантастичен. Но всегда ли правда правдоподобна? Достоевский писал: «У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительности».
Что ж, возможно со временем Россия окончательно станет нашим общим домом, как пророчит Навна. Не случайно Цветаева писала об одной из русских столиц: «— Москва! — какой огромный / Странноприимный дом!».
Однако в заключение хочется позволить себе и некоторую литературную шалость, задавшись вопросом: всегда ли жизненные интересы жителей этого дома совпадают? «И в рае, думаю, у нас / У всякого своя есть дума, / Рассудок свой, и вкус, и глаз» — однажды заметил русский поэт Батюшков. У каждого человека свои запросы и свои представления о том, как правильно строить жизнь.
Что ж, возможно, Навна, Соборная Душа, сумеет их грамотно гармонизировать.
Василий Геронимус: личная страница.
Иван Корнилов. Родился в 1965 году в Архангельской области, где живет и сейчас. Основное увлечение всю жизнь – история (особенно русское средневековье). Из других интересов – свободное программное обеспечение (операционная система Линукс) и хождение по лесам. Автор книги «Сага о Навне» (биография русской Соборной Души) и нескольких фантастических рассказов. В последние годы участвует в организации конкурса фантастики КУБ-2091, цель которого — совместными усилиями авторов конкурсных рассказов более-менее разобраться с тем, каково должно быть наше будущее и каким путём к нему двигаться.
* В оформлении обложки использован рисунок Людмилы Никифоровой.
Автор статьи: Геронимус Василий.
.jpg)
